Ты касаешься его лица.
Во сне он выглядит совсем юным. Добрым. Наивным.
Во сне у него нет печальной складки у губ и серьезной морщинки между бровей.
Ты обводишь подушечками пальцев его брови, скулы, крылья носа и избегаешь губ.
Чтобы не совершить ошибки, не сорваться, как в прошлый раз.
Ты уходишь, вычеркивая себя из его жизни.

читать дальше***
Солнце палит нещадно. Так всегда бывает в Пустоши – на земле вокруг нет ни одной постройки, в которой можно было бы укрыться, а на небе уже несколько дней нет ни облачка. Четыре путника упрямо бредут вперед, следуя маршруту в старой, потрепанной карте. Этому клочку бумаги лет столько же, сколько всем четверым вместе взятым, и местность давно изменилась. Но эта карта – самое ценное, что у них есть.
– Думаешь, старина Олд не приврал о своих походах? – разговор начинает старший мужчина из группы. Его лицо скрывает шляпа и повязанный вокруг рта платок, поэтому слова слышны не совсем четко. Но для его спутников, привыкших к подобным условиям, это не имеет никакого значения.
– А смысл? Отец писал дневники не просто так. Наверное, думал, что либо я, либо Ромео продолжим его поиски, – устало поддерживает разговор один из его спутников. Его лицо скрыто маской, защищающей лицо от пыли, а голос искажается динамиком.
– Только вы оказались остолопами, – фыркает мужчина в платке и шляпе, выдерживая очередной плевок пыли в лицо.
Пустошь не любит гостей. Она встречает их бескрайними просторами, лишенными жизни на многие километры вокруг. Она бросает в лица пришедших горсти пыли и песка, а если им особенно не повезет, то и мелких осколков и камешков. И когда путник теряет бдительность, привыкая к одиночеству и, проникающей даже в белье, пыли, она выводит кормиться своих детей: мутировавших зверей и людей. Те умеют бесшумно скользить по осыпающемуся песку, и находить свою жертву в любом лабиринте разрушенных городов.
Двое из четырех пересекали Пустошь не раз. Ходили от одного островка жизни до другого, отправлялись в пустые экспедиции, теряя по дороге товарищей, сопровождали караваны торговцев, выслеживали сбежавших из-под родительского бока детей, романтизирующих опасность. Двое других ходили лишь в окрестностях города, не отдаляясь от города дальше, чем на неделю.
Отряд из четырех человек, из четырех, по меркам своего времени, мужчин (хотя одному из них исполнилось лишь четырнадцать лет), бредет в тишине до полудня. Карта рассказывает, что они сейчас пересекают деревню и где-то поблизости есть колодец, но перед ними лишь три рассыпающихся стены из кирпича, разделенные десятками метров.
– Ночью будет дождь, – холодно оповещает своих спутников тот, кто идет в капюшоне. У него нет ни респиратора, ни шейного платка, чтобы спастись от пыли, но он и не жалуется – всегда были или будут времена и похуже. – Нам лучше свернуть.
Он указывает в сторону, отклоняясь от изначального маршрута. Старший издает задумчивое мычание, останавливаясь, смотрит на небо, совершенно чистое, и согласно кивает. Мужчина в респираторе пожимает плечами, не желая спорить.
– Думаешь, он будет сильным? – уточняет младший из отряда, хватаясь за чужую ладонь, чтобы переступить через сомнительную трещину в земле.
– Думаю, он будет кислотным, – фыркает парень в капюшоне, косясь на свой прицеп. Мальчишка идет в прозрачном респираторе, не скрывающем лицо, но из-за налипшей на него пыли разглядеть выражение чужого лица невозможно.
– Я слабо верю в то, что мы чудесным образом найдем надежную крышу на надежных стенах, стоящих на высоком фундаменте, – ворчит мужчина в респираторе, бросая недовольный взгляд за спину, где бредет держащаяся за руки парочка. – А рядом нет ни одного схрона скаутов.
– Можешь остаться здесь и решать проблему с дождем сам, – старший поправляет шляпу, на мгновение открывая желто-карие глаза и изъеденный морщинами лоб. Проблема отцов и детей – тема, исхоженная литературой прошлого вдоль и поперек. Зато проблему отношений братьев, выросших в разных семьях, в совершенно разных условиях, и после лет так, шестнадцати разлуки, наконец-то встретивших своего родного отца, а заодно впервые узнавших о существовании друг друга, никто не освещал. Была какая-то слабая попытка в братьях Карамазовых рассказать о братской любви, но Эльдар так и не осилил эту книжку. Буквы в слова он складывал достаточно бегло, как и слова в предложения, но чтение требовало усидчивости. Проше было пролистать цветную книжку с картинками про живую еду и животных-мутантов. Книжка явно была сборником сказок, которыми пугали детей прошлого.
Так что, если бы Эльдар мечтал о лаврах великого писателя и философа, то он мог бы занять эту пустующую нишу, записывая зарисовки из жизни своих детей. Двое его сыновей, идущие вместе с ним, как раз недавно узнали и о существовании друг друга, и о том, что у них есть вполне себе живой отец. И если на младшего эта новость не произвела впечатления, как и не вызвала желания бегать на цыпочках и восхвалять единственного и любимого папочку (на что втайне надеялся Эльдар, мечтавший чтобы хоть раз в жизни все пошло простым путем), то у старшего она вызвала бурную реакцию. Вплоть до попыток вернуть свой мир в прежнее состояние, в котором он считал отца мертвым. Простыми словами: убить самого Эльдара. Задушить как Дездемона своего негра. Или кого-то другого – Эльдар всегда засыпал под голос Луки, читавшего ему нудные древние книги.
– И оставить Иону без присмотра? – искренне удивляется старший из детей Эльдара, проводя ладонью по волосам и стряхивая с них пыль. – Он может считать себя насколько угодно взрослым, но он все еще сын моего друга.
– Тогда из тебя самая отвратительная нянька, – смеется Эльдар, прежде чем продолжить путь.

После смены курса они идут больше часа, вспотевшие в плотной одежде, способной защитить их от пыли и укуса мелкого хищника. Первым, ожидаемо, сдается самый младший из них, молча, без нытья и просьб, останавливающийся, и упирающий ладони в колени. Он тянется снять маску, но лишь вытирает бегущий по шее пот, глядя на уходящую команду. Иона слизывает соленые капли пота с губ, пытается вытереть рукавом глаза, но сквозь стекло маски это невозможно.
– Я догоню, – устало шепчет он, глядя на три отдаляющиеся фигуры. У него на поясе нет воды – он сам отдал ее Ширу, посчитав, что тому она нужнее. Хотя это звучало как: «Ты лучше меня ею распорядишься». Иона делает вдох за вдохом, успокаивая гудящие ноги. Он не привык к такому. К тому, что приходится идти от заката до рассвета, спать в промежутке между сменами дня и ночи, а потом идти еще, если света луны достаточно. К тому, что ни времени, ни сил на разговоры у него не остается. Хотя он бы хотел. Хотел бы найти подвал, целую квартиру, защищающую их от вездесущей пыли, снять опостылевшую маску и поговорить. Просто поговорить с Широм. Может быть, рассказать о своем детстве, или послушать о его. Они ведь такие разные, хотя и выросли в одном городе, возможно, даже неподалеку друг от друга.
Иона сжимает себя за икры до боли, хоть так пытаясь вернуть их жизни, заставить идти. Потому что они скоро дойдут до привала, и Иона сможет отдохнуть. Потому что они всегда доходят до привала. И отдыхают. Садятся или ложатся на землю, на спальники, на высохшие доски, и отдыхают, выставляя часового. Ионе кажется, что когда их было пятеро, было проще. Потому что Бобби был лекарем, лучшим, чем любой из них. И время от времени поил их какой-то жуткой гадостью, дававшей им силы идти дальше. Было весьма смущающе, потому что Бобби знал десятки весьма соленых шуточек и не стеснялся выдавать их по поводу и без. Было веселее, потому что Бобби как-то умудрялся отвлекать всех разговорами, и никто не грызся.

***

Он открывает глаза. Резко. Рывком. Не сбиваясь с мерного дыхания, чтобы не будить человека рядом. В комнате приятный полумрак, разбавленный лишь светом неоновой рекламы, расположенной на фасаде дома. Тишину разбивают лишь звуки двух дыханий, сонных, спокойных, самых обычных. Даже без храпов и присвистов. Это должно звучать самой усыпляющей колыбельной, но не звучит. Пережитый сон, словно настоящий, все еще цепко держит его, заставляя фантомной болью ныть ноги.
Иона бесшумно откидывает одеяло, сжимается в комочек, чтобы задевать как можно меньшую площадь, и соскальзывает с кровати. Он идет в ванную, ополаскивает лицо и шею, смывая с себя пот ночного кошмара, и рассматривает свое отражение. Темно-серая радужка глаз, светлая кожа без следов пыли и синяков под глазами, ровные, розовые губы, с почти сошедшими трещинками в уголках, и черные, чуть вьющиеся волосы, обрамляющие лицо темным ореолом. Это все еще он. Его руки, слишком длинные и костлявые, после того как за одно лето он вымахал едва не на метр. Его шея с брызгами веснушек на кадыке, которые видны лишь после долгих поцелуев солнца, его пальцы с нанизанными на них кольцами – обычными детскими железками. Его тощий живот с намечающимися кубиками пресса и безволосая грудь. Это все еще он.
Иона умывается еще раз, смывая с себя остатки сна, свои воспоминая о жестоком мире, в котором невозможно выжить.. Часы, встроенные в стекло зеркала, сообщают, что время: пять часов и семь минут, и Иона с сожалением вздыхает, понимая, что до подъема остался всего час. Всего час на то, чтобы побыть наедине с собой. Он вздыхает еще раз, и выскальзывает из ванной комнаты, стараясь не разбудить спящего.
– Привет, Венди, – Иона набирает номер, наверное, единственного из друзей, и запирается на балконе. Он садится на расстеленный на полу ковер и достает пачку сигарет и бутылку самого отвратительного пойла, взятую пару недель назад в ближайшем баре.
– Привет, – голос из коммуникатора ничуть не сонный, и Иона пытается вспомнить, где же проходит задание этой парочки. Ничего не выходит. – Если ты звонишь узнать, не известно…
– Нет, – Иона быстро мотает головой, словно собеседник может его видеть. – Не из-за этого.
Парень вдыхает запах табака и морщится – запах дыма гораздо привычней и мягче.
– Мне просто скучно. Поговори со мной. Расскажи как ты, как Эби… – Иона открывает бутылку, и вдыхает запах всех напитков, слитых воедино. Отвратительный алкогольный запах, но… Парень беззвучно всхлипывает, закрывает бутылку, возвращает сигарету в пачку, и все прячет под половицу. Слезы не решают проблем, не склеивают отношения и не возвращают пропавших. Но после того как они сбегают, проще улыбаться, говорить комплименты и делать вид, что все в порядке. Ровно до тех пор, пока не придет время снова открыть шлюзы и дать слезам сбежать.
– Да обычно мы. К Абигару клеилась какая-то девица с ребенком. А потом он представил нас друг другу и она почему-то убежала. Нервная, наверное. А Эби рыдал всю ночь, пока не решил, что его душевное равновесие может восстановить лишь захват мира. Сейчас вот сижу, раскрашиваю океаны и переименовываю страны с континентами, – Венди смеется. – Вторая карта за год. Как-то слишком спокойно у него на душе. В прошлом году было четыре.
Иона фыркает сквозь слезы, представляя татуированного маньяка с желто-зелеными от облизывания фломастеров губами, расписывающего экономический план-переворот.
– А ты не пробовал не выглядеть как психопат? Тогда бы его пассии тебя пугались меньше, – Иона вытирает соленую воду со щеки, на мгновение очень четко и ярко вспоминая свой сон, но соленая вода солена совсем по-другому, поэтому сон забывается окончательно.
– Тогда все было бы слишком просто, – Венди смеется довольно, задорно, так, что хочется рассмеяться тоже. И Иона делает попытку сделать это и не разреветься в голос. Если бы не сон, взбередивший рану, покрывшуюся хорошей и крепкой корочкой…
– Иногда, простота – это лучшее решение. Слышал, что все гениальное – просто? – Иона прижимает к носу пахнущие сигаретой и алкоголем пальцы, и ненавидит сам себя. За то, что продолжает ковыряться в ране, и за то, что выбрал «простой» путь.
– А ты слышал, что самая легкая дорога, это дорога в Ад? – Венди щелкает зажигалкой, и с шумом затягивается. – Забей. Если он забил на тебя, то забив на него, ты все сделаешь правильно. Или нужно прилететь и напиться с тобой?
Иона вспоминает бар, голых девиц на столах, музыку, грохочущую громче собственных мыслей, и Венди, вливающего в него стопку за стопкой, под сбивчивый рассказ самого Ионы. Ситуация классическая: друг приводит друга заливать разбитое сердце. И заканчивается она классически: пьяным поцелуем. Иона целует Вендиса отчаянно, жадно, желая хоть на мгновение согреться чужим теплом. Тот отвечает мягко, словно боясь спугнуть первое проявление доверия за столько лет. Их поцелуй не перерастает ни во что, и ни один из них не считает его чем-то серьезным. По крайней мере, так надеется Иона.
– Нет, не надо. Я…почти в порядке, – врет Иона. – На пути к этому, – поправляется он, чтобы быть более убедительным и «честным». – У меня даже работа есть!
Венди тихо смеется, прежде чем попрощаться. Иона улыбается еще несколько минут, прежде чем встает, и идет на кухню – смывать со своих пальцев чужой запах.

Работа у Ионы действительно есть – удивительно обычная и нормальная для выпускника академии промышленного шпионажа, разведки, контрразведки и магического мастерства. Он работает секретарем в компании, производящей косметику, сидя за стойкой с восьми утра и до четырех вечера. Если ему везет, то после девяти он разносит по офису письма, а после двенадцати – передает всем указания начальства. Точнее, его «советы», потому что на одной конференций кто-то из директоров произнес: «Наша фирма не может позволить себе рубить творчество и инициативу, но мы можем направлять их в нужное русло!». По мнению Ионы – сплошная игра слов.
– Они! Мы скучали! – двойняшки из рекламного отдела шлют ему воздушные поцелуи, проходя мимо его стойки. Он отмечает их появление в специальной программе, вежливо напоминая, что его зовут Иона, а не так как им заблагорассудится.
– Как выходные, Риз? – он улыбается тучному мужчине, работающему в архиве, и тот вываливает на Иону все подробности своего отдыха. Как ходил в тир и опять выиграл лишь утешительные конфеты, как у его щенка случилось несварение, и что работники вет.клиник – сплошные тупицы. Прежде чем уйти, Риз делится с Ионой ватрушкой, и приглашает зайти на обед.
После того как все сотрудники занимают свои места, настает очередь разговоров с Линси – его излишне восторженной напарницей. Иона не снимает с лица дежурной улыбки, рассказывая ей о том, как они с Томасом ходили в аквапарк на выходных и ели мороженое, пока оба не покрылись мурашками. Линси восторженно охает, и, глядя на фотографии из аквапарка, не перестает повторять, что Томас – идеальная пара для него. У Тома рельефное тело, что приводит Линси в отдельный восторг, и светлые волосы. «Вы такие контрастные, как день и ночь, и это так круто!» – только и успевает вскрикивать она, видя очередную фотографию. В такие моменты и сам Иона начинает верить, что они отличная пара.
Томас умеет готовить, и часто балует его ресторанными блюдами. Он удивительно спокоен, и может часами сидеть, склеивая модели каких-то совершенно древних воздушных кораблей. Рассказывает о своих путешествиях, не матерясь через слово, и замечает в поездках не бордели и наркопритоны. Не пьет, не пропадает на недели, возвращаясь, перемазанным кровью и с криво перебинтованными ранами, не прячет еду в каждый уголок квартиры и не занимает ванную комнату на часы, наблюдая за тем, как плавают в пене резиновая уточка и бутылка шампуня. Томас романтичный, чуткий, добрый… Хоть замуж выходи за этот удивительно правильный и какой-то картонный идеал.
– Эй, ты держи его, а то уведут, – Линси шутливо бьет его кулачком в бок, и Иона смущенно отводит взгляд, изображая неловкость, которой он на самом деле не чувствует.
– Обязательно, – бормочет он, оказываясь крепко стиснутым в объятиях девушки.
– Ты такой милый и скромный, а он такой уверенный в себе... Иона, это так…так… – Линси набирает воздуха в легкие, чтобы выразить свое мнение, но Иона подсказывает раньше, чем она успевает завизжать на весь офис.
– Круто, – улыбается он, сжимая ее ладошку в ответ, и Линси часто-часто кивает головой. Иногда Иона думает, что Линси взяли исключительно в рамках помощи «людям с ограниченными возможностями», потому что ее возможности думать действительно сильно ограничены. Иногда – что она спит с генеральным директором, но тот так воркует со своей женой, что Иона стыдится этих мыслей. Зачем человеку, у которого все хорошо в семейной жизни, встречаться с подобной куклой? Иногда он думает, что этот мир, эта работа, эта жизнь – наказание за его прошлую жизнь, которую он явно прожил плохо. Обманывал старушек, закидывал на деревья котов и обижал малышей. А может быть, в прошлой жизни, он даже был вором или убийцей.

***

Ему душно. Влажно, жарко и душно… В желудке кипит желудочный сок, который рвется перерабатывать хоть что-нибудь, но в желудке Ионы с утра была лишь похлебка из мяса зайца-мутанта, и с ней его желудок, кажется, весьма успешно расправился.
– Я повторюсь: из тебя отвратительная нянька, – голос Эльдара раздается откуда-то справа, а Иона начинает различать запах затхлости и гнили.
– А твоего мнения не спрашивали, – огрызается голос мистера Кэннона из другого угла небольшого помещения, и Иона улыбается, понимая на чьих коленках лежит.
– Не двигайся. Они скоро заткнутся, – шепчет Шир, наклоняясь к его лбу, словно для того, чтобы померить температуру. Иона вздрагивает ресницами, показывая, что услышал, и замирает, ожидая обещанной тишины. Ладонь Шира, примиряя его с ситуацией, перебирает его волосы, вытрясая из них пыль. От того, насколько сильно за эту неделю он соскучился даже по такой неприхотливой ласке, Ионе хочется плакать. Вместо этого он заставляет себя в деталях вспомнить сон. В школе им говорили, что это – хорошее упражнение для тренировки памяти, как и заучивание больших отрывков из книг. Но память Ионы, цепляющая даже самые незначительные детали и не нуждающаяся в тренировках, всегда выпускала сны. Иона помнил ощущения, с которыми просыпался, но сами картины сна быстро меркли, если он не успевал на них сосредоточиться.
В его сне была девушка с самыми неестественными волосами в мире, были висящие в воздухе буквы и толстяк, раздающий еду направо и налево. И в этом сне Иона не чувствовал себя на своем месте. Как будто он был кусочком пазла – такой цветной картонки, которая соединяясь с другими картонками, создавала картину – и даже стоял на правильном месте, но из-за оторванного кусочка, не мог завершить рисунок. Выбивался из ряда таких же раскрашенных картонок.
Иона попытался вспомнить, чего же не было в его сне, если все остальное было, но время вышло – голоса стихли, а их обладатели и вовсе уснули.
– А ты думал, что я не умею быть романтичным? – шепчет Шир ему в щеку, и Иона позволяет себе сморгнуть пару слезинок. – Все как в древних книжках – темнота, уединение, ты, беспомощный и спасенный, у меня на коленях. Нет только свечей, но зато есть ужин…
Иона обхватывает эту одновременно и глупую, и гениальную голову, и прижимается к щеке Шира своим лбом.
– И ты придумал, что пойдет кислотный дождь, чтобы мы…а где мы? – так же шепотом интересуется Иона, открывая глаза, и любуясь голубым свечением глаз Шира.
– В погребе. И дождь действительно идет, – Шир отстраняется, помогает Ионе сесть, и обнимает его, прижимая к себе. – Иначе бы отец хрен поверил.
Иона прячет лицо на чужом плече, вдруг понимая, что весь его запал, все его желание разговаривать – исчезло в никуда. Потому что сидеть в темноте, прижимаясь к Ширу, чувствуя своим телом тепло его тела – вот что ему было по-настоящему нужно.
– Как голова? – все-таки спрашивает мальчик, кончиком обгрызенного ногтя обводя разгорающиеся голубым свечением венки на запястье Шира.
– После того обвала не могу разобрать из-за чего она болит: то ли от видений, то ли от того, что меня по башке камнем треснуло, – отмахивается от проблемы Шир, чуть сдвигаясь и пересаживаясь удобней. Он ерзает, двигая тощими коленками, и Иона закатывает глаза: ну смешно же – скрываться от него! Эту тему они вроде бы обсудили, пока лежали больные вдоль и поперек.
– Сильно болит? – виновато спрашивает мальчик, и тянется выше – массировать прохладными пальчиками чужие виски. Он представляет, как от его пальцев расходятся два мыльных пузыря, скрывающие голову Шира, прячущие его от головной боли, от всех бед и проблем. Два легких и переливающихся мыльных пузыря, защищающих Шира, фильтрующих воздух от мелкой взвеси пыли, которой они дышат каждое мгновение.
– Я так и сам могу… – пытается сбросить с себя назойливые ладони Шир, но через несколько круговых движений тонких пальчиков, расслабляется, ощущая как отступает, ставшая привычной головная боль. Он прикрывает глаза, откидывая голову на стенку, и отдается ощущениям. Иона упирается коленями в земляной пол по обе стороны от бедер Шира, придавая себе устойчивости, и легко касается губами кончика его носа, не отвлекаясь от массажа. Наградой ему становится невидимая в темноте улыбка и тихий довольный стон, отдающийся дрожью в позвоночнике. Голубоватое свечение вен Шира идет на спад, и вскоре Иона остается в кромешной темноте, слушающий три сонных дыхания.
Часть его жалеет, что Шир уснул так быстро – их спутники спят достаточно далеко, и они могли бы...ну, немного «пошалить». Может быть, поцеловаться до звезд в глазах, или даже зайти чуть дальше. Другая его часть, радуется тому, что Шир может отдохнуть. Что все они могут нормально отдохнуть. Не урвать час-другой сна на рассвете или закате, а поспать все шесть, а если повезет, то и восемь часов.
Восемь часов сна – непозволительная роскошь с того момента, как они нашли дневник Олда. Старый скаут рассказывал в нем о своих наблюдениях, и о теориях, которые строило «Братство Оазиса» – группы людей, считавшей, что в их убитом радиацией мире есть «благословенное место». Нетронутый радиацией и вездесущей пылью город, в котором можно дышать, не прикрывая нос платком, и заросший деревьями. Как город из сна самого Ионы – яркий, зеленый и светлый. В котором дома тянутся ввысь и блестят на солнце целыми и чистыми стеклами. В котором можно услышать стрекотание насекомых и пение птиц, а не жуткий вой, оповещающий город, что стая нашла себе обед.
А теперь они бегут, стараясь обогнать таких же психов, считающих, что лучшая жизнь где-то существует.
Иона находит в сумке Шира припрятанный сухарь – обещанный ужин, и садится рядом с ним, тут же оказываясь стиснутым в объятье. Он посасывает сухой хлеб, вспоминая, как Бобби выгребал все свои запасы, собираясь в путь. Друг Эльдара не верил в Оазис, в дневники, он вообще мало во что верил, предпочитая отвлеченным понятиям то, что можно потрогать, но все равно пошел с ними. Поверив Эльдару. Иона усмехается ироничности этой ситуации, и засыпает, засунув кусок уже размокшего хлеба себе за щеку. Слишком уж мирно и спокойно в этом маленьком погребе…

За два дня их «поиски» продвигаются вперед незначительно. Они возвращаются на прежний маршрут отдохнувшими и менее раздраженными, но это единственные плюсы. Пустошь все так же негостеприимна, суха, полна пыли и палящего солнца. Запасы еды и воды подходят к концу, а цель все еще маячит впереди недосягаемой звездой. И две другие группы их нагоняют.
– Где шавка Мессы? – на одном из привалов Эльдар роняет шляпу рядом с Широм, качающим в ладонях крышку от термоса, наполненную питьевой водой. Иона дремлет рядом, привалившись к его плечу. От солнца их скрывают четыре кирпичные стены, выглядящие достаточно крепко, а крышей служит рухнувшая на балки потолка черепица и полиэтилен, которым прежние жители много лет назад пытались заделать дыру в небо.
– Близко. Но у них проблемы, – отвечает Шир, немного подумав. Он зажмуривает глаза, морщится и недовольно кривится перед ответом. Иона, не просыпаясь, копирует выражение его лица, вызывая у Эльдара неприязнь. Но пока он не в силах ничего с этим сделать: без Ионы их «провидец» просто откажется работать.
– Подробности? – чуть громче рявкает он, надеясь разбудить мальчика. И зарабатывает два неодобрительных взгляда.
– Нужны подробности – сходи сам. Посмотри что и как. Получи пулю в лоб, – Шир накидывает на голову капюшон, показывая, что разговор окончен. Он отпивает глоток воды, потеряв желание общаться с Эльдаром, и расталкивает Иону – его очередь блюсти их безопасность в следующие два часа. Шир впихивает крышку от термоса в хрупкие ладошки, и грубовато советует. – Пей.
– А ты? – зевает Иона, но Шир, посчитав свою миссию выполненной, натягивает капюшон еще сильней, и откидывается на стену, практически в ту же секунду проваливаясь в сон. Часто моргающий Иона оказывается сидящим нос к носу с Эльдаром. С отвратительно дружелюбно улыбающимся Эльдаром. – Мистер Эльдар? – мальчик вопросительно вскидывает брови, делая крошечный глоток. Губы и горло совсем сухие, но он не спешит, ожидая реакции изгоя и их спасителя в одном лице.
– Береги наш покой, Иона. Мы доверяем тебе наши жизни, – ласково вещает Эльдар, заставляя мальчика подобраться. Потому что ласка и доброта Эльдара всегда оборачиваются для него сложными решениями. Чего только стоило утверждение, что Иона станет причиной смерти Шира. Мол, дар Шира предвидеть будущее работает с перебоями, если Иона рядом, и Шир не увидит опасности вовремя. Какое решение было бы правильным: оставить Шира, поверив, что тот сможет уберечься, или остаться рядом с ним, надеясь разобраться со всем, когда придет время? Иона не знает до сих пор.
– Отстань от ребенка, – в разговор вмешивается молчавший до этого мужчина, следивший за Пустошью через прицел снайперской винтовки. Он снимает оружие с подоконника, поворачиваясь лицом к находящимся в комнате, – Он, в отличие от тебя, ответственный парень. И не прошляпит появление крысоволка, только потому, что ему вздрочнуть вздумалось.
– Я не «прошляпил», как ты выразился, а дал тебе возможность покрасоваться своими навыками. Олд неплохо тебя выдрессировал, – Эльдар поднимает шляпу, салютует ею, и надвигает на лицо, разваливаясь рядом с Широм. Он вытягивает свои ноги в грязных сапогах, кладет их одну на другую, копируя позу сына, и скрещивает на груди руки.
Иона лишь фыркает на это позерство, поднимаясь с земли. Мистер Кэннон раскладывает спальник на полу, выделяясь на фоне своих родственников, и Иона улыбается этому желанию не быть ни в чем похожим на Эльдара, подходя к окну. У него на воспоминания и размышления есть целых два часа – все его дежурство. Они не могут продолжить свой путь до тех пор, пока не спадет жар солнца, заставляющего за несколько мгновений покрываться волдырями каждый сантиметр неосторожно открытой кожи. А стекла их респираторов, к тому же, отличные линзы – Иона видел скаутов, забывших об этом. Бывших скаутов, пущенных через месяц после возвращения в город на лошадиный корм. Жирный минус идеальной памяти – Иона мгновенно вспоминает два иссохших смуглых лица с выжженными глазами. Джон Филд и Радий, два друга, решившие доставить запас таблеток в кратчайшие сроки. И спасшие больше сотни жизней – город тогда отчаянно нуждался в антибиотиках. Впрочем, в любых лекарствах город нуждался всегда – у них не было возможности воспроизводить их, а снадобья шаманов стоили невероятно дорого из-за использования в их изготовлении частей растений. Два друга спасли город, но когда от города и жителей потребовалась ответная услуга, то они просто убили героев, ставших обузой.
И в свете этих мыслей события, произошедшие давным-давно, выглядят иначе. И смерть отца мистера Кэннона, Олда Кэннона, кажется такой правильной и почти сказочной. Олд погиб как герой, пав за свой город, и забрав с собой на ту сторону вспышки не один десяток мутантов. Он погиб в расцвете своих сил, а не вздернутый крючьями под ребра, как немощный калека, бесполезный своему городу.
Иона пожимает плечами и встряхивает головой, отгоняя ненужные воспоминания. Он пересыпает из ладони в ладонь горсть песка, вспоминая путь, которым они прошли. В его воображении фигурки преследователей бредут по этому пути, умирая один за другим, иссыхая от невыносимой жары и обезвоживания. Первым погибает один из близнецов – слишком слабый для Пустоши, держащийся за своего бойца и неспособный сделать без него и шага. Затем падает молчаливый боец, едва не задувший Эльдара с расстояния в семнадцать шагов. При этом к нему даже не прикоснувшись. Псих с битой, в куртке и без респиратора, погибает следующим. По неосторожности. Лезет на рожон, цепляясь к каждому зверю. Иона жалеет, что не слышал фразу, брошенную психу Широм. Тот сказал что-то веселое и обидное или пошлое и обидное, а может даже пошлое и веселое, но парень все равно обиделся и пообещал мучать Шира лично. Глупый-глупый псих.
Даже жаль, что его фантазии на самом деле лишь фантазии, а эта компания продолжает путь в неизмененном составе.

***

. Иона покупает по дороге на работу кофе в саморазогреваемых стаканах, раздумывает стоит ли брать упаковку кексов, и после общения с баристой все-таки покупает их. Надо же чем-то себя баловать после сплошных кошмаров. Пусть иногда и невероятно приятных: сегодня ему снилось, что он спит, обнятый такой знакомой и родной ладонью, что знакомые до последней трещинки губы, целуют его шею, а в унисон с его собственным сердцем бьется еще одно. Он проснулся в слезах и со стояком в штанах, растерянный и незнающий какое же из двух дел продолжать.
Иона проходит мимо большого дерева с лавочкой под ним, по берегу прудика с искусственными птицами, мимо ярких витрин – сегодня он нарушил свои правила и пошел до работы пешком. Только весь город, каждый его магазин и переулок – кладбище воспоминаний. Особенно после последнего сна. Иона, неосознанно делает музыку в наушниках громче, заглушая голос памяти, поправляет выбившиеся пряди, и то и дело касается вспотевшего лба. Ему то холодно, то жарко, и это совершенно не рабочее состояние.
– Они, ты такой бледный! – одна из двойняшек – Лорен, окликает его, стоя в дверях здания. Обычно он – тот, кто самым первым приходит в офис, запуская технику, включая кофе-машину и проветривая залы. А сегодня он опоздал. Чего с ним не случалось никогда. Особенно после разрыва с тем, чье имя он старается не вспоминать лишний раз. А теперь весь образ идеального работника летит в мусорку. Из-за такого пустяка как сон.
– Кажется, просто простыл, – Иона с улыбкой предлагает девушке стаканчик с кофе, чем зарабатывает благодарный поцелуй в щеку. Лорен щебечет о новом открывшемся клубе, расписывает музыку, диджея с тремя руками, «волше-э-эбную» атмосферу, предлагая сходить как-нибудь вместе, и Иона, неожиданно для себя, соглашается. Вообще-то он не любитель шумных сборищ из незнакомых и опасных людей. Но сегодня такой день: идущий через кошачье подхвостье.
– И Томми бери! – Лорен посылает ему воздушный поцелуй, прежде чем скрыться в коридоре, ведущем к ее отделу.
Иона улыбается краешками губ, не чувствуя ни удовольствия, ни счастья от ее внимания. Он проходит за свою стойку и вновь поправляет волосы – больше нервно, чем по необходимости. Кексы падают в ящик стола, а рабочее стекло приветствует его тихим перезвоном.
– Ты не мог с ним расстаться! – вскрикивает вместо приветствия его напарница, бесцеремонно хватая его лицо за подбородок и крутя из стороны в сторону. – Он же идеальный!
Она замирает, прижав руки ко рту, и с ужасом шепчет:
– Поэтому ты так отвратительно выглядишь...
Иона бормочет что-то отрицательное, но его слова не имеют для Линси никакого значения – она уже мысленно составляет текст приглашений на «утешительную вечеринку», и примеряет рядом с Томасом себя. Иона, глядя на ее светящиеся глаза, думает, что был бы рад такому раскладу. Все равно «идеальный» Томас ей нравится больше, чем ему.
– Только ты умойся, – шепчет она ему чуть позже. – Мистер Морин здесь будет с проверкой совсем скоро – мы должны блистать!
Иона вновь касается челки, ругая себя за это проявление нервозности, но успокоиться не получается – все напоминает о Шире. Даже приезжающий босс и работа. Особенно работа. Они ведь познакомились, когда…
– Мистер Морин! – взвизгивает Линси, умудряясь одновременно пудрить носик, смахивать со стола невидимые пылинки и поправлять порядок предметов на рабочем столе. Уже через секунду она прячет тряпку под стол, роняет пудреницу в сумку и вытягивается по стойке «смирно», встречая делегацию из шести мужчин и одной женщины. Иона выпрямляется тоже, натягивая дежурную улыбку на лицо. Он обводит взглядом прибывшую делегацию, пересчитывая их. Трое из мужчин ему не знакомы, а вот девушку с бронзовой кожей и наполовину выбритой головой он узнает сразу же – она телохранитель мистера Морина. – Мы рады вас видеть.
– Не так уж давно меня и не было, – улыбается Филис девушке, и Иона замечает что, тот держит руку на плече своего сопровождающего. Совсем мальчишки, одного из тех, кого Иона видит впервые. У мальчишки разноцветные глаза и недоброе выражение лица. Произойди подобная встреча года четыре назад, и он бы испугался этого холодного взгляда, отошел бы назад и отказался от работы, признав свою некомпетентность. Но сегодня Иона встречает взгляд (сына Филиса? Его любовника? Преемника?) спокойно и немного равнодушно. Ему просто нечего терять. Все, что было можно, он уже…
– Где мистер Пунья? – мальчишка цепляет взглядом взгляд Линси, заставляя ее искреннюю улыбку стать нервной. Филис приподнимает бровь, присоединяясь к вопросу, хотя краешек его губы недовольно дергается, когда его спутник подает голос.
– В зале совещаний. Позвольте проводить, – Иона косится на Линси, и добавляет в свою улыбку чуть больше дружелюбия. По дороге у него будет возможность изучить представителей головного офиса лучше.
– Позволяю. Ей, – вместо мистера Морина вновь отвечает разноглазый мальчик, и стряхивает со своего плеча чужую ладонь. – Мисс Флорет, верно?
Линси часто кивает, спохватывается, и берет себя в руки, выходя из-за стойки даже на не дрожащих ногах. Она одергивает рубашку и возвращает на лицо уверенную улыбку, указывая ладонью направление, профессионально предлагает провести экскурсию, но, получив отказ, разворачивается и цокает каблучками к залу совещаний. Первым почему-то идет разноглазый, а не мистер Морин, и Иона мысленно кривится, ругая себя за невнимательность.
– Останься, – разноглазый даже не поворачивается, отдавая приказ, но так же незнакомый Ионе парень делает шаг назад, позволяя остальным пройти вперед. Филис командует менее картинно, поворачиваясь к Шеду – счетоводу из восточных стран. Тот пожимает плечами, но тоже останавливается, оглядывая фойе, и в итоге виснет на стойке рядом с Ионой, не найдя удобного места. Человек разноглазого мальчишки отступает к стене, садится на неудобные пластиковые стулья для ожидания и прикрывает глаза.
– Любопытно, что за перец, да? – смеется Шед, кивая на дремлющего товарища, и бесцеремонно заглядывает в рабочее стекло Ионы, читая корпоративные новости.
– Немного, – честно признается Иона, привыкший к выходкам Шеда. Восточный счетовод, по обычаям своей родины закутанный по самые брови в черное, сопровождает мистера Морина практически в каждой поездке. И сует свой нос везде, нарушая личное пространство всех, кроме Офрис – телохранителя мистера Морина – и самого Филиса.
– Мне тоже, – Шед опирается спиной на стойку Ионы, скрещивает руки на груди и принимается достаточно громко рассуждать вслух, ничуть не заботясь, что обсуждаемый может их услышать. – Но он симпатичный. Что плюс. И молчаливо-стремный. Что, сам понимаешь, минус. Дважды минус. Потому что молчать и жечь всех суровыми взглядами нужно стильно, – Шед поворачивается к Ионе, позволяя тому разглядеть алую радужку своих глаз. – Как я.
Иона вежливо пару раз кашляет, имитируя смех – Шед рассчитывает именно на такую реакцию, но его высказывания не рождают в Ионе даже интереса, не говоря уже об истинном смехе.
– У него голубая челка. Как думаешь, это означает, что он голубой? – Шед снова смотрит на спящего, но тот действительно спит, не реагируя ни на какие фразы. – И когда я говорю «голубой», то говорю об ориентации, а не об обществе ксенофилов, считающих, что мы обязаны встретить пришельцев и любить их.
Иона пожимает плечами, вспоминая синие глаза. Что должны были значить они? Яркие синие глаза без линз и операций. Синие глаза, один взгляд которых мог согреть быстрее любого одеяла. Глаза, которые он больше не увидит, потому что их обладатель сбежал от него. Иона закусывает кольцо на большом пальце – то самое, которое полтора года таскал с собой Шир, иногда на пальцах, иногда в кармане среди мусора. Но самым главным было то, что он носил его с собой, как память о доме, как обещание вернуться. А потом оставил на кухонном столе, на видном месте, и ушел.
Шед рассказывает что-то еще, болтая сам с собой, создавая шум, и не нуждаясь в слушателях. На мгновение, всего лишь на мгновение, Иона желает вновь оказаться рядом с Широм. С живым и здоровым Широм, смотрящим на него чуть менее равнодушно, чем на остальных. Но приступ слабости проходит, и Иона возвращается к работе.
Остаток дня проходит как обычно. Разве что рядом крутится Шед, а на стульях напротив сидит голубоволосый охранник, но они не мешают привычному распорядку и не лезут к клиентам, и скоро перестают восприниматься проблемами и помехами. Дважды Иона проходит мимо зала совещаний, но ни подслушать, ни разглядеть ему ничего не удается. Кроме того, что все присутствующие в зале сидят и разговаривают, не повышая голоса.
– Мистер Морин выглядел весьма серьезно. Что если компанию закроют? Или сократят нас? – Линси делится своими опасениями с Шедом, но тот лишь отмахивается, ничуть не впечатленный ее страхами.
– Рядом с Филикой вообще нельзя выглядеть иначе – парень выедает мозги чайной ложечкой, – говоря это, Шед смотрит на голубоволосого, но охранник Филики никак не реагирует на эти слова. Разве что капает антисептика на ладони и растирает гель, очищая руки.

***

Ночи в Пустоши похожи на ночи в городе. Разве что их не отделяет от неба кислородный купол, защищающий горожан от пыли. А в солнечный полдень – от палящих лучей солнца.
– Нам бы не помещала сейчас кобылка, – вздыхает Эльдар, снимая с лица платок. Его интуиция подсказывает ему, что ветра ночью не будет. Но больше, чем интуиции он доверяет предвидению Шира, снявшего с лица Ионы защитную маску. Единственная польза от мальчишки – определять по отношению Шира к нему погоду.
– Извращенец, – фыркает мистер Кэннон. Он единственный остается в маске, и его голос продолжает звучать искаженно. Эльдар удивленно смотрит на старшего сына, хмыкает и, поежившись, комментирует:
– Нет. Для того, о чем ты подумал, больше подошло более компактное животное, – он косится на Иону, заменяя конкретные названия общими фразами ради сохранения его психики. Которую сам мальчик даже и не думает беречь, зато оба сына Эльдара над ней трясутся. Как, впрочем, и над самим Ионой. – А нам она бы помогла найти воду. У этих тварей отличный слух.
Бывший скаут закатывает глаза, но из-за маски его выражение лица «ты можешь врать сколько угодно, но я знаю правду» пропадает впустую. Он разминает шею, растирает пальцы, и вновь разворачивает карту, сверяясь с ней.
– Если местность изменилась так, как мы предполагаем, то идти нам осталось около шести дней. Я начинаю скучать по Любви – с ней я добрался до лагеря Ромео за несколько часов, – раздается вздох из-под маски.
У них мало еды, что достаточная проблема. Но еще меньше воды, что уже не проблема, а катастрофа. На трех взрослых мужчин и подростка четыре фляжки воды – это то, чего не хватит на шесть суток. И ко всему прочему, у них явные проблемы со взаимодействием и командной работой.
– Я скучаю по хорошей драке, – поддерживает разговор Шир. – А позади хорошие противники. С запасами, которых у нас нет.
– С патронами, которыми у нас напряг, – соглашается Эльдар, напоминая об еще одной проблеме. – Так что если хочешь драки, то будь добр напряги мозги, пошуруй в будущем и найди нам склад с припасами.
– Можно устроить им засаду – раз Шир может видеть будущее, – неожиданно соглашается с Эльдаром мистер Кэннон. – Мы будем знать, где и как они пройдут. Первыми снимем трех самых опасных…
– Там опасны все, – Шир трет висок, вырывая из ладошек Ионы свою ладонь. – И я не работаю по заказу!
– Может, вспомним почему мы не сделали этого раньше? – мальчик трет перечеркнутый черной полосой лоб, такими же исчерченными узорами пальцами. – Потому что там есть парень с регенерацией. И почти все мутанты. Натренированные для боя.

***

– Где... – Иона облизывает губы, сглатывает и еще раз пытается спросить. – Где Шир?
Он уверен, что этот татуированный красноглазый мутант знает ответ. Тот молчит несколько мгновений, вздыхает, но все-таки оправдывает его ожидания.
– На Тьерре. Дважды его привозили в больницу и оба раза он сбегал, – Венди вздыхает еще раз, и добавляет. – Нормальному миру он выбрал грязные подворотни и дозу... Подумай об этом, прежде чем лезть в пекло.
– Он... – Иона смотрит на бутыль воды в своей руке, которой он не может никак напиться. – Еще не привык. Можно вытащить человека из Пустоши, но Пустошь из человека – никогда.
– Чудная поговорка, – бормочет Венди вздыхая, и отключается. Иона замирает над светящимся стеклом, рассматривая изменившуюся картинку, и касается пальцем синего значка, похожего на стопку листов. Открывается новая картинка и новые значки с длинными подписями. "Письмо1" читает с трудом и неким удивлением – это странная надпись. Но ради эксперимента он нажимает на значок рядом с надписью. И ничего не происходит.
– Ты начал рано просыпаться и убегать, – его со спины обхватывают мужские руки с широкими ладонями, прижимают к горячей груди, и влажные губы целуют в шею. Сколько раз что-то подобное делал Шир, когда они засыпали и оба были не дежурными, сколько раз Шир обнимал его и клал подбородок на голову или грыз ухо – все эти действия были приятными. Приносили удовольствие, ощущение комфорта, заставляли забыть о проблемах. Эти же объятия не принесли ничего подобного. Только панику.
– Мне снятся кошмары, – тихо признается Иона, осторожно пытаясь выбраться из объятий. Только у мужчины рядом с ним – Томаса, вспоминает Иона – совсем другие планы. Он на мгновение расцепляет руки, чтобы развернуть Иону лицом к себе, и целует, мягко накрывая его губы своими. Поцелуй отдает странным привкусом, и в нем ни намека на страсть и агрессию. Только бесконечная забота и нежность. Или неуверенность, решает Иона, когда Томас замирает, недождавшись никакой реакции.
– Мне снился кошмар, – чуть холоднее повторяет Иона, спокойно глядя в чужие глаза. – В такие моменты мне нужно побыть одному.
Томас вместо того, чтобы отпустить, обнимает его еще крепче, поглаживая по спине. Будь на его месте Шир, отец, дядя Роза или даже Ламия, то эти объятия могли бы стать успокаивающими, но рядом с ним стоит пахнущий сладостью мужик, чужой, незнакомый мужик, от которого Иона не знает чего ожидать.
– Это кошмар, – еще раз повторяет он, добавляя в голос металла, как мистер Кэнон, отчитывающий новобранцев. – После него я нуждаюсь в личном пространстве. Мне необходимо придти в себя!
Он сбрасывает с себя чужие руки и отступает на шаг, готовый разогнаться и ударить Томаса. Ему нужно найти Шира! Шира, который умирает на Тьерре, чем бы эта Тьерра ни была!
– Я понял, мышонок. Тебе нужно побыть одному. Я могу сделать тебе чаю? – Томас отступает на шаг и выставляет раскрытые ладони перед собой. Как знак отсутствия оружия. И мира. Томас выглядит так, будто ему больно, но Иона не чувствует вины, когда кивает разрешая.
Ему нужно подумать. Где найти информацию об этом месте. Как оставить самому себе записку с просьбой искать Шира. Как добраться до Тьерры. Чем же болен Шир, если его два раза привозили в больницу. И что делать с Томом? Эта версия Ионы зачем-то держит его рядом. При чем не просто рядом, а променяв Шира на это подобие человека. Или для этого Ионы чистота крови – важный параметр? Показатель до которого Шир не дотянул...
Иона чувствует злость на самого себя из этого мира – брезгливого двуличного расиста. Потому что он и сам обладает способностями, а Шира из-за них выгнал.
– Не держи в себе, мышка, – Том вручает Ионе кружку с насыщенно красно-коричневой водой. Горячей и приятно пахнущей. И сладкой – Иона обмакивает в нее краешек губы, проверяя напиток. – Расскажи о кошмаре и станет легче.
Том садится на пол, чуть дальше, чем на расстояние вытянутой руки и обеспокоенно смотрит на него.
– Мне снился сон будто я живу в отравленном радиацией мире. Атомные бомбы взорвались в облаках, и мир погиб, – начинает рассказывать Иона, вспоминая уроки истории и подслушанные байки вз